Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

В ТУЧАХ КТО-ТО ВЫРЕЗАЛ РОВНЫЙ АККУРАТНЫЙ КВАДРАТ.

В ЦЕНТРЕ КВАДРАТА БЫЛА ЛУНА.

Меня до сих пор от всего этого бросает в дрожь…

Каждый вечер, когда я выгуливаю собаку, то смотрю на небо и пытаюсь понять, появится сегодня квадрат в тучах[49] или же нет.

Иногда кажется, будто что–то подобное есть. Но — лишь подобное.

Значит, надо ждать.

На днях такое почти случилось, только вот в не очень ровном квадрате был месяц — лишь пару дней, как народившийся, маленький, зловеще–красный.

Можно, конечно, спросить о том, когда это случится, у Того, Кто Знает Все, только я давно уже знаю, что мне ничего не ответят.

Он вообще не отвечает ни на какие вопросы, а если что и делает, то все равно не ясно:

ПОЧЕМУ.

Например, мне до сих пор не ясно, почему именно я был выбран им то ли осенью, то ли весной — хотя это тут не существенно — 1981 года, для встречи с одним из двух братьев, а именно, Аркадием Натановичем, когда тот приехал в город Сврдл получать премию «Аэлита» за написанный им вместе с Борисом Натановичем роман «Жук в муравейнике».

Точнее, встречались то с А. Н.С. многие, пили/говорили/порядок слов можно поменять, но смысл останется тем же. А я вот был именно избран — до сих пор в этом убежден, хотя бы потому, что тот часовой разговор в номере почти что единственной на тот момент приличной сврдлвской гостиницы оказался для меня чем–то вроде то ли незапланированного мистического опыта, то ли общения с сошедшим с горних вершин гуру, пусть даже на самом деле все это было не так, намного проще, тривиальнее и приземленней.

Просто я решил сделать с А. Н.С. интервью, в газетах никаких я тогда уже не работал, но городская «Вечерка» дала мне добро, узнав, предварительно в цензуре, насколько допустимо присутствие высказываний опального писателя[50] на страницах пусть и вечерней, но городской партийной газеты.

Им сказали, что высказывания переводчика с японского вполне уместны. Дальше мне оставалось лишь одно: найти возможность для общения.

Пробиться в номер.

Получить, что называется, допуск к телу.

И тут мне опять повезло. Мало того. что мой отец приятельствовал с теми самыми людьми, которые организовывали «Аэлиту», так еще и я знал их очень хорошо, можно сказать — с детства. Через матушку.

— Если сделаешь хорошее интервью — иди! — сказали мне. Но добавили: — Только если действительно хорошее.

Я пообещал и мне назначили.

Это было уже после вручения премии. Где–то через день.

И днем.

Все это время они, что называется, круто гудели, так что я попал не совсем вовремя.

Хотя «вовремя» в этой жизни почти не бывает. Или ты всегда кому–нибудь мешаешь, или мешают уже тебе.

Просто мне до сих пор кажется, что если что и хотелось в тот день А. Н.С., то это одного — спокойно продолжать пить портвейн (отчего–то мне кажется, что это был портвейн), который я умудрился разглядеть на тумбочке в номере.

Но это было уже после того, как из второй комнаты — спальни — ко мне выплыл А. Н.С.

Он был похож на старого моржа.

На самом деле.

Какая–то обшкуренная голова с большими, седыми усами. И мощными, серьезными щеками. А одет он был в вязаную кофту с аккуратно подшитыми налокотниками — видимо, чтобы скрыть дырки. Я почувствовал, что у меня слабеют ноги.

Наверное, это было смешно — тот юношеский[51] мандраж, равно, как и желание услышать нечто, что может воистину перевернуть твою жизнь.

У меня был заготовлен всего лишь один вопрос. Самое смешное. что сейчас я знаю — какой. Просто минувшей осенью совершенно случайно я наткнулся на то интервью в сети[52]. Меня это не просто поразило — я получил шок. Ведь это надо было в свое время найти газету, вырезать или перепечатать текст, сохранить его до иных времен, издать в какой–то совсем уж малотиражной книжке, а потом и поместить в интернет, хотя ничего такого особенного в тексте этом нет, просто мета времени, каких по миру рассыпано великое множество.

Но зато я говорил с ним и он даже попросил выслать ему потом все в Москву. Для одобрения.

Дал адрес и телефон.

У меня где–то должно хранится полученное от А. Н.С. письмо, точнее, оно есть, но вот где — понятия не имею.

А еще я с ним разговаривал по телефону.

И то ли по телефону, то ли в письме, он рассказал мне про диван.

Ну, почему он не любит ездить — лежишь на диване, надо встать, выйти из квартиры, сесть в лифт, потом выйти из подъезда, сесть в автобус, доехать до метро, потом до аэровокзала, там опять в автобус, но уже в экспресс, приезжаешь в аэропорт, рейс же откладывают, так что надо все это разворачивать в обратную сторону, и тогда ты снова оказываешься на диване, но тогда

ЗАЧЕМ С НЕГО ВСТАВАТЬ?

Что же касается интервью, то я допустил в нем абсолютно невинное вольнодумство.

Только вот сейчас оно невинное. Да даже и не вольнодумство это, а так — просто начал с цитаты.

Из книги «Гадкие лебеди», чего я, естественно, не указал.

Но А. Н.С., по всей видимости, это очень понравилось, и он сказал мне тогда что–то хорошее.

Ну, типа, парень — ты молодец!

Он ведь понятия не имел, что парень всерьез считает себя писателем, и вопрос свой задавал как писатель молодой — классику.

Потому что А. Н.С. был для меня классиком, да таким и остается.

Не от прилагательного «классический», а от схожего, но по сути совсем другого — классный.

КЛАССНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ТО ЕСТЬ — КРУТОЙ!

Более того, из всех виденных мною в жизни писателей лишь два поразили меня тем, что они вот — действительно писатели. Из них это перло. Без всяких понтов, пижонства, умудренного опытом взгляда, котором априори тебя ставят на место.

И оба эти писатели — фантасты.

То есть, как бы и не писатели по серьезной критической шкале.

Один — это, естественно. А. Н.С., а другой — Роберт Шекли.

В них совершенно отсутствовало то, чем так грешат многие пишущие —

СТРЕМЛЕНИЕ СПАСТИ МИР.

Или, по крайней мере, уверенное знание того, что лишь они знают, как это надо делать.

Хотя вопрос, который я задал Аркадию Натановичу, был, как сейчас, понимаю, просто идиотическим:

В ЧЕМ ОНА, МИССИЯ ПИСАТЕЛЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ?

Но почему–то ответил на него А. Н.С. совершенно серьезно.

Он сказал, что она — не в нравоучительстве. И что какие бы идеи, какие бы нравственные и моральные ценности ни исповедовал писатель, он должен соизмерять их с действительным миром, с реальными, живыми проблемами.

А потом началось самое забавное.

А. Н.С. сообщил мне, что дело писателя — это еще и писать.

И лучше, если увлекательно.

То есть, не как Пруст — это Стругацкий подчеркнул особо, видимо, догадавшись, что беседует с типом, который к этому самому Прусту относится с пиететом.

ХОТЯ Я И СЕЙЧАС ОТНОШУСЬ К ПРУСТУ ТАК ЖЕ, НО ДАВНО УЖЕ НЕ ПЕРЕЧИТЫВАЮ — НЕТ НИ ВРЕМЕНИ, НИ ЖЕЛАНИЯ.

А еще А. Н.С. говорил, что писатель — проводник идей.

И что они — БС по узаконенной ныне аббревиатуре — просто берут ампулу мысли, покрывают ее шоколадом увлекательного сюжета, обертывают в золотую или серебряную фольгу вымысла и — пусть читатель кушает на здоровье. После чего кто–то получает приятные эмоции, а кто–то вдруг возьмет да и поставит себя на место того же Руматы Эсторского или Рэдрика Шухарта. Только вот вывод из ситуации должен будет делать сам, потому что ответов авторы не дают. Это не их прерогатива — давать ответы. Писатель будоражит, подстрекает, иногда увлекает в ловушку, но остальное — дело читателя…

Наверное, это было для меня самым главным — услышать, что писатель не дает ответов.

Тогда я про это не знал. Иногда мне казалось, что все должно быть наоборот.

Тогда, больше двадцати лет назад.

А сейчас я это прекрасно знаю.

Писатель не дает ответов, он пишет книги.

Про что?

Понятное дело:

ПРО ЖИЗНЬ!

Только вот у каждого она настолько своя…

30. Про 1984

Для всего цивилизованного человечества 1984 был годом Оруэлла.

Для меня же — крутого рок–н–ролла.

На самом деле я тут ни при чем. Просто так получилось. Во–первых, рьяно исповедуя философию «своего среди чужих…», я предпочитал проводить время отнюдь не в обществе господ литераторов.

Хотя бы потому, что были они по большей частью людьми занудными и желали лишь одного: перейти из разряда непубликуемых в полярно противоположный. Мне же это не грозило. Сдуру напечатав несколько моих рассказов в 1981 году, сврдлвский журнал «Урал» предпочел сделать вид, что я или аннигилирован, или просто постоянно пребываю в тонком теле, а рукопись, которую я собрал для того самого издательства, в котором работал с конца семидесятых редактором краевой литературы — книжки про города, птичек и даже про спелеологов — вызвала у рецензента подозрительно чеширскую улыбку и предложение автору вправить себе мозги.